шинья — не из холеных, лощеных и выращенных в теплицах в условиях военных действий деток семьи хираги, но даже он с отвращением и презрением поглядывает на пробегающих под ногами крыс.

они ему товарищи теперь, и шинья, глядя на них чуть издалека, исподлобья, убирая грязные волосы с лица — в душ в следующий раз поведут только послезавтра, — вздыхает каждый раз с каким-то немым укором то ли себе — за то, что позволил себе оказаться в такой ситуации и не рванул по тормозам с отрядом шинои, — то ли вселенной — эта тварь заслужила больше, чем тяжелый вздох, но хираги молчит и сжимает кулаки сильнее, чтобы не позволять себе злиться слишком сильно.

он чувствует себя хуже, чем когда-либо, и дело не только в том, что ему не дают нормально есть, спать и поддерживать какую-никакую гигиену в стенах этой бетонной помойки — к этому, если постараться, можно привыкнуть, и если первые недели полторы для шиньи были настоящим адом, в котором трудно было предугадать, что его драгоценный братец выкинет дальше, то потом — неприятной рутиной, в которой он утопал, как в трясине ногами, и в которую погружался всем телом, чтобы хотя бы попытаться отключить мозг и ни о чем не думать.

шинья хотел бы не думать — просто берешь, прячешь лицо в лепестки, закрываешь глаза и представляешь себе райские поля, представляешь лавандовые заросли, фландрийские маки, представляешь себе все, что видел давным-давно на картинках и никогда в реальной жизни, представляешь новые запахи, новые звуки, новые ощущения, представляешь, что у тебя по коже бронзой раскаленной разливается солнечный свет, а не искусственный заменитель в мигающих лампочках над головой, где внутри — пара десятков трупов крошечных мошек и крупных мух, — представляешь, что дела твои в общем-то не так уж плохи. шинья в этом хорош: в том, чтобы иногда заменять реальность сладкими снами, до тех пор, пока охранник не треснет по прутьям клетки, чтобы выдрать его из полудрема. хорош в том, чтобы отгонять от себя назойливые мысли, жужжащие над ухом, и не позволять им захватить его целиком — потому что он сломается под их натиском сразу же, как только позволит на плечи свалиться этой огромной, невыносимо огромной для его хрупкого тела снежной лавине.

шинья боец, конечно, но бороться со своими собственными внутренними демонами гораздо сложнее, а ему и без того с большим трудом удается держать бьяккомару под контролем в условиях замкнутого пространства, трех стен и одной клетки с ржавыми прутьями. у него, конечно же, отобрали оружие, но демон рычит под ухом, скалится, говорит, что разнесет здесь все по кирпичику, если только хираги позволит ему выйти погулять.

самым соблазнительным предложением бьяккомару было, впрочем, не просто разнести это место в пыль — но и забрать с собой гурена. на это предложение шинья однажды чуть не согласился.

о гурене не думать — гораздо сложнее, чем терпеть грязные волосы, грязную одежду и крыс у плинтусов, снующих между камерами в крохотные дыры в стенах. о гурене не думать — практически невозможно, но каждая мысль о нем, какой бы она ни была, становится совершенно невыносимой. шинье хочется плакать, очень хочется, и что бы ни пришло в голову — будь то воспоминание об их поцелуе, случившемся будто тысячелетия назад, хотя на деле прошло всего несколько месяцев, или просто образ его, высокого, красивого, статного, похожего на ворона, который крылом своим защитил бы его, если бы только мог, и не дал бы случиться всему тому, что случилось, — все причиняет боль. больнее всего — мысль о том, что все, что он знал о гурене, — ложь.

шинья не из холеных, лощеных и выращенных в теплицах маленьких мальчиков, которые понятия не имеют, что такое ложь, недоверие и предательства, но он не ждал ничего подобного от гурена ичиносэ, и когда понял, заглянув в глаза любимого, что совсем не с ним разговаривает и не его пытается образумить в этом кровавом сумасшествии, в которое его старший братец превратил аэропорт нагоя, искренне думал, что сойдет с ума от боли. будто из шланга под огромным напором его изрезали тонкой струей ледяной воды, и раны не заживают теперь; будто шквалом лавы из разбушевавшегося вулкана огрело его с головы до ног, и от плоти остались только плавленые лоскуты, съезжающие вниз по пустым черным от золы костям; будто поцелуя их никогда не существовало.

хираги никогда в жизни не было так больно.

он поклясться готов, что ни одна боевая рана, ни одно сражение не приносило мучений столько, сколько один взгляд в его глаза, и ни один лазарет не способен был бы залечить кровоточащие порезы, оставшиеся у него после битвы в аэропорту. его подлатали здесь, в тюремном больничном крыле, и подлатали, кажется, даже довольно сносно, не считая постоянной боли в груди от, кажется, неверно сросшегося ребра, но шинья с тем же успехом мог бы остаться истекать кровью там, и эффект не изменился бы ни на йоту.

парень смотрит на крысу, поедающую какие-то крошки с его подноса, совсем не пугающуюся его, и почему-то думает о том, что эти мохнатые твари совсем обнаглели — не считают его за человека. пока не задумывается о том, что он сейчас на человека в том смысле слова, в каком знали его друзья, товарищи и любимый человек, ни грамма не похож.

и бог с ним с его телом — грязным, не слишком приятно пахнущим, потому что пот остается на одежде до следующего похода в импровизированный душ, на деле представляющий собой просто какой-то странный поток воды неясной температуры откуда-то из стены, под которым с жалким подобием мыла приходится за десять минут успеть помыться целиком и помыть волосы. бог с ним с тем, что он резко похудел, хорошо потерял в мышцах, немного осунулся и сжался, будто на холоде. даже таким, будь в его глазах прежний огонь и прежняя надежда на то, что все может быть хорошо, он сошел бы за себя самого —

но проблема в том, что у него ничего не осталось за душой теперь, кроме презрения, отвращения и неприязни.

то ли к крысам, то ли к себе.

его выжгло. его разнесло в щепки, как атомной бомбой японские города, в развалинах которых теперь они пытались строить что-то похожее на общество — когда-то давно пытались, наверное, потому что теперь строится черт знает что и одному богу известно кем. шинья даже не представляет, кто теперь у руля, знает только, что гурен — или не он, господи, махиру в его теле, второй демон, пойди их разбери теперь, — заключил с вампирами союз, и все пошло коту под хвост, когда один за другим умирали его люди, а он, хираги, черт возьми, командующий операцией, ничего не мог сделать — только глазами искал гурена, пытался понять, что происходит, пытался спасти жизни тем, кому мог, и проложить отряду сестры дорогу, чтобы они могли бежать, пока он отвлекает внимание на себя. знает, что он — рыба покрупнее, чем шиноа, и она успеет увести юичиро, от которого всем внезапно что-то стало нужно.

в голове уже несколько месяцев вертится предательское гурен, почему ты ничего мне не сказал?

шинья ведь понятия не имел, что происходит, хотя должен был быть в курсе всего — фамилия обязывает. от него держали в секрете всё и, кажется, все, кому не лень было. и ладно старший брат — но ичиносэ?

хираги кажется, что он сходит с ума, но каждый раз воспоминания услужливо складываются в картину, от которой его тошнит — порой буквально. в картину того, как он направляет на гурена оружие. требует объяснений. шинья — направляет — оружие — на — гурена. он помнит, как разрывалось сердце тогда, но та боль — ничто по сравнению с нынешней, по сравнению с той, что он испытывает сейчас, когда не видел любимого несколько месяцев, и все, что в эти недели ему оставалось, — мариноваться в соку своих собственных жутких мыслей, которые, как ни разбирай их и как по полочкам ни раскладывай, складывались всегда в один-единственный сценарий —

гурен лгал ему. все это время.

он не сказал шинье, что у него два демона, и один из них — его сумасшедшая бывшая невеста, убившая его, ставившая свои безумные опыты на гурене, превратившая жизнь их обоих в ад и ставшая косвенной причиной, черт возьми, блядского апокалипсиса.

он не сказал шинье, что даже не планировал возвращаться тогда, что попасть в плен было его планом, и тогда все, что он говорил ему на крыше заброшенного дома перед выступлением в атаку, тоже может оказаться ложью.

он не сказал, что заключил договор с фэридом. не сказал, что не просто знал об экспериментах над мальцом юичиро, но и приглядывал за ним как раз потому, что мальчишка был полезен.

не сказал слишком многого.

и другого объяснения здесь, как ни старайся, быть не может — ичиносэ просто не доверяет ему достаточно. можно сколько угодно говорить о том, что он хотел защитить хираги от чего-то, но правда в том, что доверял бы — сказал бы все, как есть. и доверил бы ему защищать свою жизнь самому. но гурен, видно, считал шинью слишком слабым для того, чтобы держать удар, поэтому решил, что в темноте хираги ориентироваться будет проще — глупый, глупый гурен.

у шиньи в голове его голос звучит очень четко. говорит, что он мир меняет, что это то, о чем они с детства мечтали — а он может только слушать, смотреть, глядеть в красные глаза напротив, требовать чего-то, когда на том конце провода — тишина. шинья жалеет каждую секунду своего заточения о том, что не заглянул в эти глаза раньше, но каждый раз разбивается об айсберг — ведь гурен был самим собой, когда смотрел на него в киото, был собой, когда обещал вернуться, и был собой еще миллиарды раз до этого — и даже тогда предпочел держать шинью в неведении. хираги очень старался, но не мог простить ему недоверия, не мог простить смертей, произошедших по вине махиру, и никак не мог себе простить того, что не догадался и ничего не сделал раньше.

шинья не может простить ни его, ни себя, и это разрывает его изнутри, пока рутина превращает его в немытого голодранца, прямая дорога которому — сначала под трибунал, а затем — на смертную казнь, потому что он никогда не смирится с ролью марионетки в игре курето, что бы тот ни предложил взамен. он знает, что братец попытается: шинья — один из немногих в семье хираги, к кому солдаты относятся с искренним уважением. даже проще — кого солдаты видели на поле боя, марающим руки в грязи и крови, когда это нужно. его, впрочем, казнь не пугает — главное, чтобы до этого не пришлось смотреть ичиносэ в глаза.

он думает о том, что ему, возможно, придется столкнуться с ним взглядами, когда его поведут убивать, и плачет от мысли, что никогда больше не увидит драгоценных камней напротив — только кровь, а крови он видел достаточно.

и дверь камеры, конечно, открывается как раз тогда, когда он всхлипывает, как ребенок, сжавшись в углу комнаты, почти уступив свою постель крысиному семейству, собравшему на пир из остатков его ужина. и конечно к нему заходит гурен. шинья в первую очередь смотрит ему прямо в глаза, но из-за слез не видит ничего, поэтому остается на месте, подобранный, как зверь перед прыжком.

его убеждает голос. шинья вскочил бы с места и бросился бы на шею ичиносэ, если бы только не болело все так сильно и если бы не было таких лавин из злости, бессильной ярости и обиды, душащей его где-то под кадыком.

я не знаю, кто ты, гурен, так что.. можешь возвращаться туда, откуда шел.
шинья ловит себя на том, что страшно груб, но это — защитные механизмы, не больше и не меньше, и ичиносэ знает его механизмы по шестеренкам. это его успокаивает. хираги поднимается с места, облокачивается на стену, потому что сил стоять ровно не слишком много, и поднимает на гурена чуть более ясный взгляд, вытирая мокрые дороги соленой воды с щек.

если это все, за что ты считаешь нужным передо мной извиниться, гурен, то ты шел недостаточно долго и не успел ничего понять. и если это все, что ты хотел сказать мне, если это правда все, что накопилось у тебя за последние несколько месяцев, мне очень жаль. потому что мне есть что сказать тебе, гурен ичиносэ, но.. я не знаю человека, с которым говорю.

шинья шмыгает носом и чуть не теряет самообладание. слишком близко к парню не подходит, но и на расстоянии не держится. бьяккомару сдавленно рычит где-то в районе груди.

гурен, которого знал я, был самым близким для меня человеком. и знал обо мне все. знал, что я убил всех своих друзей, что мне снятся жуткие кошмары, что я всю жизнь боялся блядских крыс, обожаю клубничный джем и терпеть не могу, когда мне лгут. впрочем, с крысами теперь отбой, с этими ребятами я успел подружиться. понимаешь, в чем дело, гурен? ты меня знаешь, а я тебя, как выяснилось, нет. поэтому подумай хорошенько еще раз. у тебя есть один шанс сказать мне что-то еще. кроме этого.
[nick]Shinya Hiragi[/nick][status]потерян и не найден[/status][icon]https://i.imgur.com/deQWhCO.gif[/icon][desc]<div class="cornelia">милый, имя тебе легион. ты одержим, поэтому я не беру телефон, соблюдаю постельный режим.</div>[/desc]